Американский сериал «Чернобыль» пробудил переживания. И воспоминания. У каждого, кого задела чёрная быль Чернобыля, свои переживания. И свои воспоминания. А вспомнить есть что. Когда-нибудь напишу об этом подробнее. А сейчас так — некоторые воспоминания, факты, эмоции.
Чернобыль вошёл в меня, а я в Чернобыль утром 26 апреля. 1986 года. Помню, я тогда работал в общественно-политической редакции РАТАУ (ныне Укринформ). Именно на субботу, 26 апреля, был назначен пленум ЦК комсомола Украины. Но когда я приехал в музей Ленина (сейчас «Украинский дом»), мне сказали, что пленум переносится. Никто тогда ещё ничего не сообщал про аварию на ЧАЭС. Перенесли да и перенесли.
А потом было короткое сообщение в газете «Правда». И праздничная демонстрация 1 мая в Киеве. Я в составе творческой бригады журналистов её освещал на Крещатике. Помню, этих шагающих в марше детей. Несмотря на то, что ситуация была непонятно-грозной, а ветер переменился и стал гнать радиоактивные тучи в сторону Киева, отменить демонстрацию не разрешили. Чтобы не «сеять панику».. Помню, после окончания демонстрации станции метро были ещё закрыты. И мы уселись на зелёную травку в районе монумента Ленину (которого сейчас тоже уже нет).
А в праздничный день 2 мая я дежурил в приёмной РАТАУ. Именно в этот день в Киев прилетела из Москвы правительственная делегация во главе с премьером Рыжковым. После этого в прессе стали немного подробнее писать о происходящем. В частности, о подвиге пожарных. /> .
Но всё происходящее по-прежнему было стабильно засекречено. В частности, мало сообщалось о подробностях эвакуации жителей Припяти. Помню, я подошёл тогда к одному из заместителей директора РАТАУ (ныне, к сожалению, покойному) и сказал, что надо было бы написать о действиях комсомольцев Припяти и района в этих условиях. И попросился в командировку в зону. Но замдиректора мне ответил: «Оно тебе надо? Потом ещё машину дезактивировать». А надо сказать, что до этого я переговорил с ребятами из Киевского обкома комсомола., в частности, со вторым секретарем Вовченко. Договорились, что они меня возьмут с собой в зону.
И вот 13 мая 1986 года с утра мы поехали. Я — без командировочного, как говорится за компанию, взять интервью у комсомольцев, посмотреть ситуацию. К этому времени Припятский горком комсомола был уже эвакуирован и находился в Полесском — прямо на границе условной 30-километровой зоны. Взял интервью, поговорил с комсомольцами.
Потом на ленте РАТАУ и ТАСС появились мои материалы. Написаны они были в «тассовском» информационном ключе. Это, как и отсутствие командировочного удостоверения, собственно, и сыграло потом свою негативную роль. Но об этом позже.
Надо вам сказать, что тогдашний Союз журналистов СССР оперативно отреагировал на события. Он наградил премией Союза журналистов и медалью за 1986 год 28 журналистов, которые в первый месяц освещали ликвидацию последствий аварии. Благодаря активности и принципиальности председателя первичной журналистской организации Валерия Ивановича Зверевского и Киевского отделения Союза журналистов Украины, среди этих 28 были и три представителя РАТАУ — фотокорреспондент Володя Репик, который вместе с фотокорреспондентом ТАСС Зуфаровым, приехавшим в Киев снимать велогонку, сделали с борта вертолёта первые снимки разрушенного реактора, Валентин Вернодубенко, писавший о транспортниках, и я. Наши портреты были напечатаны в журнале «Журналист». Эти страницы висели в жёлтом корпусе Киевского университета имени Шевченко, где в ту пору находился факультет журналистики.
К сожалению, Владимира и Валентина уже нет в живых. Как и ушли из жизни многие из тех, кто, как журналисты-чернобыльцы, плыли со мной в августе 1986 года по Енисею. А было так. Валерий Зверевский позвал меня к себе и сообщил, что, в связи с событиями на ЧАЭС и деятельностью в этих условиях журналистов, Международная организация журналистов, проводящая ежегодно международную журналистскую лотерею, решила поощрить и нас, то есть тех, кто в какой-то мере связан с этими событиями.
Так я попал в одно из самых увлекательных путешествий в своей жизни. Две недели теплоходом по Енисею — от Красноярска до Диксона. Это, как говорится, отдельная история. Об этом можно писать много. Скажу лишь, что при посещении Курейки, где когда-то отбывали ссылку Сталин и Свердлов, встретил пару средних лет. Выяснилось, что они прилетели сюда аж из Киева. «Мы как узнали, что там в Чернобыле такое, сразу собрались и подальше рванули», — сказали они. Чуства были, честно скажу, противоречивые. С одной стороны, понять их можно. С другой — в это самое время там, на станции люди честно делали своё дело, спасая всех нас.
Мне дали удостоверение участника ликвидации аварии на ЧАЭС второй категории с соответствующими льготами, которые тогда были немалые. . И когда возникала необходимость ехать в зону с какой-то иностранной делегацией или писать репортаж к очередной годовщине аварии, руководство РАТАУ говорило: ну, ты ж у нас лауреат, ты ж чернобылец. И я ездил. И был в брошенной, заросшей травой Припяти с лозунгами на высотках типа «Решения XXVI сьезда КПСС — в жизнь!» И неоднократно на самой станции. Стоял на гудящих стержнях в третьем энергоблоке, отделённом бетонной стеной от разрушенного четвёртого. И стоял возле места, где исчез в неизвестность старший оператор Валерий Ходемчук, тело которого так и не нашли. И ходил по колено в траве по заброшенным сёлам, которые спешно покинули люди. А потом они возвращались в свои покосившиеся хаты с выбитыми окнами и травою в комнатах в человеческий рост. . И их назвали «самосёлы».
И когда я уже работал в редакции информации для заграницы, я ездил в зону с иностранными делегациями. Особенно запомнилась мне поездка делегации ЮНЕСКО, в которую входили известный кутюрье Пьер Карден, писатели, артисты, художники. Я просто умилялся, как модный Карден на заваленке беседует с нашими бабулями в фуфайках и цветастых платках. .
Чернобыль ассоциируется у меня и с городом Славутич, который строили все республики СССР. Бывал там неоднократно. А один раз запомнился особо, так как связан с дорожным инцидентом, в результате которого я чудом остался жив. Как-то на очередную годовщину Чернобыльской катастрофы мы с фотокорреспондентом РАТАУ Валерием Соловьёвым поехали на его машине в Славутич, чтоб сделать серию репортажей и интервью. Как итог планировался комментарий мэра.
Замечу, что это было начало апреля. Ранним утром подмораживало. И дорога участками была покрыта тонким слоем льда. Валера весело болтал за рулём. И гнал, чтоб до обеда доехать до места назначения.
Вдруг я увидел, как наша «Волга» заскользила и боком понеслась в сторону кювета. Просто чудом она вписалась между двумя бетонными столбами. Кувыркнулась в кювет , легла крышей вверх и проехала ещё метров двадцать. Хорошо, что привязались ремнями. Висим так вниз головой. Но скучать некогда. Слышу голос откуда-то снизу: «Живой?» Я увидел, что живы, вспоминаю живописные сцены из фильмов: если уж машина перевернулась — должна взорваться. Выбрались. Отбежали. Не взрывается. Тут откуда ни возьмись — «скорая», милиция. Милиция — протокол. «Скорая» посмотрела, что живы и уехала. Милиционер сказал: машина восстановлению не подлежит. Но мне ж ехать надо было в Славутич. Милиционер жезлом остановил авто, туда направлявшееся. Добрался. Сделал интервью с мэром. Но от запланированой ночевки отказался, ибо болел ушибленный бок. Тем более, что задание было выполнено.
Когда пришел на следующий день на работу, услышал удивленные возгласы: «О, живой, а нам сказали, разбились»…
Но статус мой чернобыльца второй категории продлился лишь три года. При очередной чистке рядов встал вопрос о командировочных удостоверениях, путевых листах, свидетелях. Для журналистов, правда, сделали исключение. Можно было в качестве доказательства представить свои материалы за первый месяц после катастрофы. Предоставил. Но, исходя из того, что они были написаны сугубо в информационном ключе, а не в стиле «наш юркий газик, переехав широкое зеленое поле, на всей скорости приблизился к разрушенному реактору…», какой-то умник на заседании в МЧС заявил, что такие материалы можно было написать и из Киева. Не помогло ни моё журналистское лауреатство, ни то, что был я среди отмеченных 28 журналистов…
Честно говоря, бороться за возвращение статуса не стал. Как-то не считал себя героем, настоящим ликвидатором. Тем более по сравнению с теми, кто там постоянно или длительный срок рисковал здоровьем и жизнью, считал и считаю в гораздо меньшей мере, чем они , заслужил это право. Хотя так не считают многие из тех, кто ни разу не был в зоне и на станции или был там несколько часов, да и то через несколько лет после аварии, и тем не менее носят книжечку участника ликвидации, пользуясь льготами и привилегиями. Но это уже, как говорится, совсем другая история.
А ещё думаю иногда: а что было бы, если б такая катастрофа произошла в сегодняшней Украине? Смогли бы организовать такие силы и ресурсы на ликвидацию её последствий? Смогли бы эвакуировать так оперативно столько людей? Но что гадать. Дай Бог, чтоб такое не повторилось…
У каждого свой Чернобыль. Свои переживания. Свои воспоминания. Я вошёл в Чернобыль, а он вошёл в меня утром 26 апреля 1986 года.