В то, что народному артисту Алексею Богдановичу исполняется 50 лет, поверить сложно. Стройный, подтянутый с моложавой походкой и юношеским смехом, он мало похож на метра, творческий стаж которого исчисляется десятками лет служения сцене и десятками ролей в кино. Столичные театралы по несколько раз ходят на его спектакли «Укрощение строптивой», «Свадьба Фигаро», «Женитьба», «Маленькие супружеские преступления». А всей Украине Богданович известен как Мыкола из фильма «Украденное счастье» и Адам Торский из «Преступления со многими неизвестными». Были в биографии артиста и «Пять минут до метро», после которых он уже не мог без ажиотажа зайти в подземку, а потом бесконечная «Ефросинья». Но говорить о сериалах Алексей не любит, так как его истинное призвание – национальный театр.
Я не склонен что-то подытоживать
— Считается, что до 50 лет человек растет, а потом уже пожинает плоды предыдущей деятельности. Какое самое главное приобретение у вас?
— То, что я живу…
— А награды свои за столько лет служения искусству подсчитали?
— Вообще-то я не очень дружен с математикой, и с подсчетами… (смеется) Вот мой отец был экономистом, и очень хорошо умел подсчитывать копеечку к копеечке, но мне это не передалось. Поэтому я не склонен что-то подытоживать и делать глобальные выводы. Я не хочу останавливаться на цифре 50. Лучше просто жить, сколько Бог даст. А когда я почувствую, что исчерпал свои желания, тогда сяду и запишу все свои достижения. Лучше делать выводы из каких-то конкретных ситуаций: что я сделал, как сыграл, с кем поговорил. Это гораздо важнее для человека, чем какие-то глобальные вехи.
— Почему для юбилейного бенефиса был выбран спектакль «Буря» по Шекспиру – совсем не праздничный?
— Мне этот вопрос многие задают. Очевидно, здесь проявилась моя гордыня: всегда стремился поступать не так, как остальные. Если для кого-то юбилей – это брызги шампанского и праздник, то для меня это «Буря». В театре ожидали, что я выберу комедию «Укрощение строптивой» и появлюсь на сцене в образе Петруччо, которому по пьесе 32 года. И буду всех убеждать, что я по-прежнему молодой и красивый. Публика этот спектакль любит, но я уже понимаю, что мне далеко не 30. И радости по поводу юбилея у меня тоже нет, потому что я морально не готов к этой цифре. А в пьесе «Буря» есть слова: «Наше життя ефемерне, ми привиди безплотни, ми хмарини, ми створени из сновидинь, и сном оточене життя маленьке наше». И это состояние сейчас как раз присутствует в моей душе.
— А как дни рождения проходили в детстве?
— Особых семейных ритуалов не было. Насколько сейчас я не люблю подарков, настолько тогда я их ждал.
— Не любите подарки?
— Просто не хочу создавать людям проблемы по этому поводу… А в детстве все было традиционно – у нас дома с соседскими ребятами пили лимонад, ели разные вкусности, а потом все вместе бежали играть в мушкетеров. У нас в Березе был старый военный мост, который разбомбили во время войны. Он развалился на громадные гранитные глыбы, и мы на них сражались шпагами из лозы – пять человек внизу, пять вверху. Кто кого победит! Как мы не выкололи друг другу, до сих пор удивляюсь. У меня с тех времен на память даже шрам остался. А еще была радость, что мой день рождения припадал на первый день каникул. У нас в школе 23 марта — День птиц. Учителя заставляли школьников украшать ветки бумажными цветами, крепить к ним вырезанных из картона птиц, и нести их в школу. На украшение веток уходило столько времени! И это вместо того, чтобы пускать кораблики на речке.(смеется). Как я ненавидел эти веточки!
— Что вам дарили родители?
— В основном, все колесное: велосипеды, самокаты. Я был очень подвижным ребенком. Но самый значимый подарок я получил в 13 лет – мопед! Это был предмет зависти всех мальчишек в радиусе 100 километров (смеется). У меня тогда еще и прав не было, поэтому далеко ездить я не мог, иначе милиция у меня его бы отобрала. Но по городку носился! И все девушки были мои! А вот когда я стал постарше, то мне подарили замшевую куртку. Когда я пришел в ней в школу, у всех был шок (смеется). А еще брат мне отдал свои потертые джинсы, и это было последним писком моды. Словом, модником я тоже прослыл…
— В детстве обычно все стараются быть похожими на актеров, космонавтов. А кто был вашим кумиром?
— У меня не было идолов. Я с детства был идеалистом, искал совершенных людей, и не находил. Наверное, чувствовал, что у любого человека есть две стороны – хорошая и плохая. Поэтому не строил иллюзий, и не создавал себе кумиров.
— А какие книги вы читали?
— Моя классная руководительница преподавала русскую литературу, и помимо школьной программы заставляла нас читать всю классику. Если мы проходили «Войну и мир», то кроме этого романа должны были осилить еще несколько произведений Толстого. И этого всего мне хватало выше крыши. А когда мы шли на каникулы, то классная руководительница нам писала перечень того, что мы должны за это время съесть – ведро малины, смородины, мешок яблок, чтобы быть здоровыми… (улыбается). И еще давала список литературы. Поэтому на мои личные предпочтения не оставалось ни времени, ни сил. Так что «Три мушкетера» и «Граф Монте-Кристо» прошли мимо меня. Впрочем, меня никогда не привлекали исторические романы и фантастические произведения. А вот фильм «Неоконченная пьеса для механического пианино» Никиты Михалкова я смотрел еще подростком взахлеб. Не все понимал, но чувствовал, что тут показано настоящее, глубокое. И Толстого тоже не всегда понимал, но интуитивно угадывал, что именно на этом материале мне нужно учиться. А легкие книги я воспринимал, как сказки. Но их прекрасно рассказывала моя бабушка. У нее было много духовной литературы, жития святых, и она читала мне старые фолианты, хотя и сама много помнила.
Какая ужасная профессия – постоянно обманывать людей
— Кто же повлиял на ваше желание стать актером?
— Это мне послано в наказание. В нашем Доме культуры постоянно проходили встречи с артистами довженковской киностудии. Где-то они играли, но это был не первый эшелон. Гастролеры просто зарабатывали деньги – билеты были по рублю. Они показывали отрывки из своих фильмов, а потом рассказывали разные байки о съемках. Я даже маленьким понимал, что в этом было мало правды. И меня обижало, что они нам так нагло врут.
Я думал: какая ужасная профессия – постоянно обманывать людей. И Боженька наказал меня за гордыню – я сам стал артистом. Хотя тогда даже предположить не мог, что буду причастен к этой профессии. Ведь я ее внутренне не любил, как фальшивую. Придумывал разные варианты будущей жизни, хотя актерство меня словно всасывало…
— На вступительные экзамены вас силой привели?
— Нет, я туда пошел, потому что был уверен: меня не примут. Но меня всегда влекли красивые нарядные люди, изысканные манеры, внешний лоск. А это все можно было увидеть у актеров – высоких, стройных, красиво говорящих. И мне стало интересно, как эти люди в жизни стартуют, с чего начинают. Вот и подумал: схожу и сам увижу все изнутри. Я пришел на предварительное прослушивание, вымучил какой-то стишок, и экзаменатор мне сказал: вот вам список того, что нужно подготовить на экзамены, иначе вы не поступите. Я взял эту бумажку, и не выбросил ее, хотя и собирался: понимал, что вернуться домой в Березу я не могу. Я там просто не выживу. У меня нет способностей к ремесленному труду. Бабушка сразу сказала: ты тут умрешь с голоду. Поэтому я схватился за эту бумажку и стал готовиться в театральный институт. И поступил!
— Сегодня вы считаете это решение правильным?
— Я в постоянных сомнениях. Когда успех, и публике нравится то, что я делаю, то мне кажется это правильным. А когда что-то не ладится, то думаю: зачем мне это нужно! Вот был бы врачом, отработал бы 8 часов, и был бы спокоен. Но этот маятник для любого артиста нормален, и хорошо, что он есть. Если бы я уверовал в свою непогрешимость, то тогда было бы страшно. А если есть сомнения, то есть и стремление что-то делать, куда-то двигаться.
— Какие роли любимые?
— Не скажу конкретно, но если я хочу остаться в этой профессии, то нужно отказываться от комедийных ролей. Они меня выматывают, хотя со стороны кажется, что сложнее играть роли драматические, психологические. А я от них получаю такую подпитку! А вот характерные роли с их фиглярством и фейерверком меня разрушают. Я иногда боюсь сорваться, не выдержать. Все-таки эта профессия кривляческая, лицедейская, но по молодости этого не замечаешь: жизнь-игра! А с возрастом осознаешь, что все не так просто.
— Следующей вашей ролью в театре будет Протасов в «Живом труппе» по Льву Толстому. Это был ваш выбор спектакля?
— Моя сестра сказала: не нужно играть в такой постановке, или хотя бы поменяй название (смеется). Я стал думать о новой работе еще 2 года назад, когда выбирал спектакль к юбилею. Перечитал кучу литературы: разных пьес и романов. Меня метало от Набокова к Чаку Паланику, от Мольера к Шекспиру. И мы с художественным руководителем Станиславом Моисеевым вышли на «Маскарад» Лермонтова. Но «Живой труп» в этом списке тоже был. Очевидно, «Маскарад» пока не нужно делать. Это очень рафинированный, стильный и тонкий спектакль. И делать его брутально с нашим современным восприятием мира и культуры, я побоялся. А «Живой труп» более демократичен. Вот я и решил заняться этим произведением.