Люди топчут любовь и не слышат друг друга. Терпят. Молчат. Срываются на крик. Бьют, а иногда и убивают человека, бывшего еще не так давно близким и родным. О том, как начинается и к чему приводит семейное насилие, и почему о нем нужно говорить, в интервью корреспонденту ГолосUA рас сказала глава правления ВОО Центр «Развитие демократии» Элла Ламах.
— Каждая счастливая семья одинакова, и каждая несчастливая – несчастна по-своему. Способен ли принятый недавно во втором чтении Закон о предотвращении домашнего насилия повлиять на такие семьи и проникнуть за порог дома? Или каждая семья – потемки?
— Отвечая на вопрос, нужен ли нам этот закон, двух мнений быть не может. Однозначно нужен, поскольку старая редакция закона о предотвращении насилия в семье, принятая в 2001 году, устарела, и прекратила исполнять свои задачи. На основе старой редакции мы фактически не могли наказать обидчика и помочь женщине, мужчине, пострадавшими от насилия. Но, опять-таки, этот закон не является панацеей, он не идеален. Он скорее закрывает дырки и прорехи в законодательном поле. Нам нужно присоединяться к Стамбульской конвенции (Конвенция Совета Европы о предотвращении и борьбе с насилием в отношении женщин и домашним насилием – Авт.). Именно конвенция дает комплексный ответ на вопросы – «Как противостоять насилию над женщинами и девочками, домашнему насилию?» и «Что в этой области может и должно делать государство, какова его функция?» В этом документе прописаны четкие меры по защите со стороны государства тех, кто пострадал от насилия. Он дает четкое определение, кто и на каком основании может считаться агрессором. Конвенция была открыта к подписанию в 2011 году. Более того, она уже была в прошлом году на Грушевского. Но, украинские законодатели побоялись одного единственного слова в ней – это слово «гендер». Хотя странно, почему так происходит? Они же выучили новые слова – «планшет», «айпад», никто не боится «вайфая», а вот «гендер» внушает страх. Мы должны пойти по пути всех цивилизованных стран и принять теорию гендерного равенства, а также феминизма как прогрессивной идеологии. Эта конвенция не дошла до ратификации только потому, что некоторые деятели из совета церквей звонили народным депутатам, и просили отложить этот документ, угрожая тем, что представители их епархии не будут за них голосовать в случае ратификации. И депутаты, естественно, перепугались, напрочь забыв, что у нас светская страна. Достаточно всего лишь церковникам было запугать депутатов и страна не получила такой важный документ как Стамбульская конвенция. Подобная ситуация произошла и с другой конвенцией — ратификация Гаагской конвенции о защите детей и сотрудничестве в отношении иностранного усыновления была отклонена, хотя в ней было очень много положительных для детей положений, которые их защищали. Безусловно, принятие Стамбульской конвенции могло бы кардинальным образом изменить всю архитектуру национального законодательства в области противодействия насилию. Хотя нужно отдать должное, что даже этот половинчатый закон, из которого в страхе тоже убрали слово «гендер», значительно расширяет полномочия полиции, и позволяет ей реально прийти на помощь тому, кто страдает от насилия, зайдя в семью, где оно осуществляется.
— Обеспечивает ли этот закон реальные методы воздействия на обидчика?
— Раньше насильника можно было оштрафовать, а привлечь его к коррекционным работам было практически невозможно – человек просто отказывался, и этим все заканчивалось. Более того, не было понятно, кто и где, собственно, будет проводить эти коррекционные занятия. У нас почему-то думают, что за реформами можно всё сокращать. Вот и сокращают сейчас социальных работников на местах, особенно в маленьких городах и селах. Также уменьшается объем социальных услуг со стороны государства как института. До 2013 года в каждой из областей существовали центры социальных служб семьи и молодежи, в которых работали социальные работники. Сейчас эти центры массово закрываются, урезается штат. Поэтому один из вопросов, который возникает с принятием этого закона – а кто его собственно будет реализовывать? Кто будет работать с семьёй? Кто будет ходить от двери до двери? Второй вопрос, который является достаточно спорным в этом законе – это то, что вводится понятие «реестра семей, в которых осуществляется насилие». В то время как во всех цивилизованных странах – Израиле, Австрии — существует реестр лиц, которые совершают насилие. Ну, представьте себе, страдает женщина от домашнего насилия, потом обращается за помощью, принимает решение расстаться с насильником и начинает новую жизнь. В то же время она как член семьи, где совершалось насилие, продолжает находиться в этом реестре. Отсюда вопрос – не нарушает ли подобная норма ее права, в том числе и право на новую жизнь. Кто будет отвечать за заполнение этих реестров, если в отделах по семье нет достаточного количества работников, у них очень много обязанностей, направлений в работе. Также, скажем, маленький городок, где все всех знают, кто будет вести реестр и будет ли он конфиденциальным, вполне там могут работать родственники или соседи семей. Отсюда мы можем допустить нарушения принципа конфиденциальности информации. У нас нет последней редакции принятого закона, много правок вносилось з голоса.
— Семейное насилие – как оно выглядит?
— На нынешнем этапе семейное насилие – это в большинстве своем скрытое насилие. Поэтому для того, чтобы заявить о том, что существует проблема, от которой страдаешь, — необходимо быть сильной и устойчивой личностью. Насилие сегодняшнего дня – это не только физическое насилие. Оно имеет много разных видов и связей. К примеру, психологическое, экономическое. Скажем, когда муж приходит с работы и говорит жене: «Я тут деньги зарабатываю, а ты дома сидишь, давай подавай, ты должна». Что это, если не насилие? Говоря подобные вещи, мужчина не принимает в расчет, что женщина и готовит, и убирает, и детей воспитывает. А теперь посчитайте, сколько сегодня стоит нанять нянечку, уборщицу и экономку? Домашнюю работу у нас не принято ценить и считать. Или же рукоприкладство, ударю и сразу всё поймёт. Физическое насилие идет рука об руку с другими, не менее опасными, но не такими заметными и очевидными видами насилия.
— Где же корни этого явления?
— Если за любую самую невинную провинность наказывать ребенка, то каким он будет, когда станет взрослым человеком? Он вырастет личностью, которая будет бояться того, что ее накажут. Следовательно, наказывая своего ребенка в детстве, мы воспитываем и готовим потенциальную жертву насилия. Потому что он/она будет вспоминать на подсознательном уровне, что на него, на неё в детстве кричали и били, а все учителя, которые проводят такую педагогическую линию о том, что детей нужно наказывать, лучше бы помнили о том, что на дворе не 17 век. Отсюда у нас получается целое поколение, которое не умеет себя защищать и отстаивать свои права, терпит и молчит. В скольких семьях говорят – «ты же вышла замуж, это твой муж, теперь терпи». Хотя мы забываем, что частью ментальности украинца, его сути, всегда была независимая женщина – со времен Киевской Руси женщины имели право на наследство, на образование. Они руководили семьей, когда козаки уходили в поход. Стереотип о роли женщин сформировался в советское время, когда нам внушали, что мама должна, бабушка должна… На самом деле, выход – в равенстве. Когда мы называем женщину жертвой насилия, таким образом, давим на больное место. Правильно называть ее «женщина, которая пострадала от насилия», а того, кто совершает насилие, не обидчиком, а «личностью, совершающей насилие». Это все равно, что женщины, потерявшие мужей на войне, автоматически называются вдовами. В то же время многие из них говорят о том, что не хотят носить этот «титул» — потому, что, несмотря на пережитое горе, хотят дальше жить. Или еще одно обидное «звание» — мама-одиночка. Наши высказывания должны быть положительными, современными. Скажем, наши церковники не хотят и всячески избегают употреблять слово «гендер» только потому, что используя его, с их точки зрения, мы разрушаем традиционные семейные ценности. А что такое «традиционные семейные ценности и семья сегодня»? У нас многие женщины оказались в таком положении только потому, что папа встал, развернулся и ушел жить отдельно, или в другую семью. Каждый четвертый ребенок в Украине воспитывается в семье, где нет отца. Где отец погиб защищая Украину, умер, ушел. Как называть такие семьи? Поэтому, давно следует признать, что нет никакого понятия «традиционная семья». Семья – это взаимопонимание, поддержка, доброта. У меня много знакомых феминисток, и у них, моих подруг, прекрасные мужья-феминисты, дети, и в семье прекрасные взаимоотношения. Феминизм – это всего лишь движение, направленное на достижение равноправия между мужчиной и женщиной. И ничего в этом страшного нет. Поэтому главная задача нашего общества – прекратить жизнь по стереотипам.
— Всегда ли жертва женщина?
— Далеко не всегда только женщина. Бывает, жена говорит мужу: «Что ты за мужик, не можешь деньги заработать!», и давай его доставать тем, что это ее квартира, ее собственность, не даёт ему смотреть за детьми и многое другое. Это форма унижения, а, следовательно, форма психологического насилия. У меня была соседка, так она регулярно поднимала палку на своего мужа. Насилие не привязано к богатству, бедности и полу. Оно имеет разные формы. Чаще всего любая семья просто старается скрыть эти факты. К слову, встречались мне ситуации, когда мужчина – публичная известная личность, а по отношению к своей женщине – деспот. Украина не имеет точной статистики семей, в которых в той или иной степени применяется насилие. В центр «Розрада» часто приходят женщины с историями, которые звучат приблизительно так: «Мой муж стал богатым бизнесменом, влюбился в молоденькую, и теперь забирает у меня детей, разрушая нашу семью только потому, что часть своего имущества он переписал и на них». Это тоже форма современного насилия. Поэтому нам необходимо срочно привести в порядок статистику по случаям насилия в той или иной форме, это очень трудная и долгая работа. Для этого надо комплексно подходить к проблеме, очень важно было бы создать при помощи СМИ атмосферу нетерпимости к насилию в обществе. Мы должны сделать так, чтобы те, кто страдает от насилия, осознали, что им нужны разные виды помощи, в том числе и для людей, которые применяют насилие, им нужны коррекционные программы. Только так мы сможем спасти максимальное количество семей. Молчание семью не спасет.
— Когда обращаются за помощью?
— Многие обращаются, когда припекло и терпеть уже невозможно. Более того, если посмотреть на статистику женщин, которые находятся в местах лишения свободы – в колониях, то там достаточно высокий процент тех, кто испытал насилие, ее допекло, она не выдержала и убила… Эти люди по официальным данным проходят как «совершившие преступление», но корень этого преступления часто лежит в семье. Потому, что все очень часто начинается с насилия. Победить его можно только разговаривая о нем. Детей за рубежом учат не терпеть, обращаться в любом случае, рассказывать. Более того, если вдруг там учитель начнет кричать на ребенка, это будет расценено как вопиющий факт и вас уволят незамедлительно.
— Элла, где начинается криминал, и доказуем ли он в украинском суде как состав преступления?
— До принятия этого закона, у нас была парадоксальная ситуация: человек, который пострадал от насилия, еще должен в судебном порядке доказать, что он страдает. И снятие побоев здесь вовсе не доказательство – это всего лишь первый этап доказывания. Законодательство о судебно-медицинской экспертизе просто морально устарело. И принятый закон о противодействии семейному насилию тоже не упрощает процедуру доказывания факта насилия. А для того, чтобы пройти полностью судебный процесс со всеми его тонкостями и нюансами, сил хватает далеко не всем. Поэтому с доказыванием существуют достаточно весомые проблемы. Для того, чтобы начать этот путь – путь борьбы за себя, свое «я» и новую жизнь, — нужно не держаться за материальные ценности. Очень часто человек задумывается о том, куда я пойду, у меня же тут квартира, мебель, комфорт. Безусловно, с такими мыслями вырваться из круга насилия невозможно. При этом возраст – это не препятствие. Начинать бороться за себя можно в любом возрасте.
— Допустимо ли говорить о каком-либо усредненном портрете тех, кто пострадал от насилия?
— Насилие может быть совершено по отношению к лицам любого возраста. Однако в большинстве своем, как правило, это женщины средних лет с детьми. В этой ситуации от насилия страдает не только женщина, но и ее ребенок. Кроме того, насилие не возникает само по себе. Очень часто оно накладывается на алкозависимость или наркозависимость, а для того, чтобы выйти из этой пропасти, нужна в два раза большая воля. И даже тот, кто фактически обещает «Я больше так не буду», должен что-то сделать, чтобы выйти из этого кризиса.
— Скажите, человек может исправиться?
— Исправиться может каждый. И обращение в центр по роботе с семьями совсем не равняется разводу. Повторюсь, у нас нет точной статистики. Но сейчас, к примеру, в Херсонской области катастрофически вырос процент разводов. И разводятся очень часто женщины с ветеранами АТО – все потому, что эти мужчины, видя смерть в лицо на протяжении очень долгого времени, не находят себя в мирной жизни, часто начинают пить, и как следствие, бить своих жен. В зарубежных армиях, например, в США, пребывание в зоне боевых действий строго ограничено шестью месяцами. Сделано это для того, чтобы исключить необратимые психологические последствия. Кроме того, насилие очень часто имеет рецидив. Бывали случаи, когда женщина, пройдя все круги ада в суде, согласившись на это, потом возвращалась к мужу, говоря, что уже ничего не надо, все нормально. Но спустя год она вновь приходила к нам с фразой – «он опять начал меня бить». Поэтому важно понимать, что фразу «бьет – значит, любит» — нужно воспринимать как анахронизм прошлого века.