Интернаты в Украине умирают. До 2026 года все планируют закрыть. Кто-то решил, что так будет лучше. Но для кого? О том, кому нужны в Украине особенные дети и об их перспективах в свете грядущих изменений корреспондент ГолосUA поговорил с заместителем директора по учебно-воспитательной работе Святошинского детского дома-интерната для мальчиков Ларисой Хоменко.
— Лариса Леонидовна, как часто усыновляют воспитанников вашего дома-интерната?
— В 2009 году семья из США усыновила из нашего интерната мальчика с синдромом Дауна. И все. Больше наших детей не усыновляли, хотя все они на это имеют право. Они стоят на первичном учете в Службе по делам детей. Там есть специальная база данных, мы каждые полгода подаем характеристики на наших подопечных, фотографии. Но желающих нет. Периодически нам звонят, интересуются детьми. Я не имею права разглашать диагнозы, говорю только, что наши детки с особенными потребностями. Но дальше телефонного разговора не доходит. Никто не идет даже посмотреть на наших детей, чтобы познакомиться.
— Почему так происходит?
— Все наши дети с 4 лет находятся на учете у психиатра. Все они с психическими расстройствами. Поэтому когда потенциальные родители узнают, что это за дети, даже уже принятое внутреннее решение меняется.
— А сколько детей в вашем интернате?
— Сейчас у нас 168 детей. Трое из них полные сироты, 16 – без родительской опеки, 22 – это одинокие дети-инвалиды первой и второй группы, достигшие возраста 18 лет и выше. Остальные – это те, у кого есть родители, или мама, и их на выходные или на праздники забирают домой.
— Так много детей, у которых есть родители. Куда же они денутся, когда закроют все интернаты, ведь их нельзя усыновлять?
— Это очень интересный вопрос. Правда, ответа на него нет. Нам никто ничего вразумительного не говорит. Посоветовались ли с родителями, обсуждали ли это решение с ними? Почему вдруг решили отдать преимущество именно семейным формам воспитания без учета специфики? За прошлую неделю мы получили четыре личных дела на таких детей, даже сегодня, перед нашим с вами разговором, мне тоже принесли такое дело. До этого эти дети посещали государственные и даже частные школы, но, тем не менее, в результате они все равно оказываются у нас. Например, пришла недавно мама ребенка с синдромом Дауна. Находились они в инклюзивном классе. Сидел ребенок на последней парте. Учитель то дойдет, то не дойдет, а детвора сегодня жестокая… В конце концов, увидели они, что им там некомфортно, и пришли к нам. Мы ведь открытые, и силой никого не держим. Родители могут прийти, посмотреть, как, в каких условиях живут их дети. Хоть каждый день могут приходить. Более того, в любой момент, написав соответствующее заявление, ребенка можно забрать либо домой, либо в другое учреждение, если так решают родители. При наличии заявления родителя – отца или матери, и так называемой «формы 3» о том, что ребенок где-то прописан, процедура возвращения ребенка домой очень легкая – сегодня пришел, все предоставил, завтра забрал.
— Государство контролирует вашу деятельность. А как будут проверять детские дома семейного типа? Это сколько проверяющих нужно…
— Государство пообещает льготы, огороды, дома… но реального контроля не будет. И, кроме того, давайте не забывать, что взять 8 детей с нашими диагнозами — это достаточно сложная история. Поэтому ответ у меня пока один – не знаю, как это будет работать. Вопросов возникает очень много. Нас же проверяют и контролируют все – Минсоцполитики, уполномоченный по правам человека, уполномоченный по правам ребенка и многие другие. Механизм контроля за семейной формой не отработан. Более того, семейная форма предусматривает нахождение у них детей исключительно до достижения ими совершеннолетия – то есть до 18 лет. А далее они просто идут в жизнь. Но следует обратить внимание на то, что, даже имея государственную социальную помощь по уходу за ребенком-инвалидом, родители не горят желанием оставлять таких детей дома. Их не останавливает и то, что в случае определения ребенка в интернат, эта помощь ими будет потеряна. Деньги в этой ситуации не мотивируют.
— Не получим ли мы ситуацию, при которой усыновление из порыва души и сердца станет своего рода возможностью заработать?
— Я думаю, что какой-то процент таких усыновителей будет. Но количество сирот от этого не уменьшится. При этом я осознаю, что в интернатной системе воспитания ребенка есть множество минусов. Но есть и плюсы. Поэтому подходить ко всему нужно предельно взвешено. Контингент наших детей требует постоянного нахождения с ними, по жизни с ними необходимо идти параллельно. Безусловно, у мам таких детей не всегда есть эта возможность, потому что часто женщина воспитывает такого ребенка сама, и уделять ему столько внимания, сколько ему нужно, она не может.
— Как сами дети воспримут изменения, которые для них готовят, ведь они наверняка привыкли к друзьям, обстановке?
— Бросать этих детей из огня в полымя не хотелось бы. Нужен какой-то мягкий, плавный переходный период, где можно было бы посмотреть, как ребенок адаптируется. Даже у нас дети, видя много воспитательниц, все равно находят какого-то одного человека, к которому идут с каким-то своим переживанием, секретом, жалобой. И к нянечкам ходят, и к охраннику тоже. Среди всех каждый выбирает кого-то одного, к кому лежит душа. А там, в новой обстановке он будет видеть каждый день одного человека, с которым все равно нужно будет время, чтобы сжиться, и чтобы в конце концов его полюбить. Этих детей даже после 18 лет нужно продолжать вести по жизни. Они зависимы от сторонней помощи. Даже от 18-летнего мама едва отвернется, и могут быть неприятности. У нас, к примеру, есть дети с психопатоподобным синдромом, у них весной и осенью случаются обострения, во время которых мы не можем предугадать их реакции. Они и сами не могут пояснить, что их раздражает в конечном итоге. А аутисты – кто-нибудь знает, как к ним правильно подступиться, кого-нибудь в нашей стране этому учат на профессиональном уровне? Поэтому прежде чем проводить какие-то реформы, следовало бы поучить будущих родителей специфике общения с такими детьми. Прежде, чем жить с такими детьми, их нужно почувствовать.
— Как живется детям в вашем интернате?
— Я бы не называла учреждения, подобные нашему, интернатом. Как-то назвать бы его стоило по-другому… Мы заложники режима и правил. У нас есть расписание, но дети бывают разные. Кому-то хочется утром поспать подольше. В 8.30 у нас завтрак, и едят дети то, что написано в меню. А кто-то, может быть, хотел бы съесть что-нибудь другое. Может быть ребенок хочет иметь право на уединение, а не находиться в актовом зале на каком-то мероприятии. Безусловно, у нас не может быть уединения в классическом его смысле, потому что ребенок с диагнозом шизофрения может услышать и голоса. Но иллюзию уединения мы могли бы ему создать. Может быть, нам стоило бы пойти на какие-то послабления режимности в учреждении? Кроме того, у нас слишком мало сотрудников. Если бы персонал был расширен, то мы могли бы реализовать, например, возможность индивидуальной работы с детьми в большем объеме. К сожалению, все программы, которые пишут сейчас для обучения и работы с нашими детьми, подготовлены в основном теоретиками, которые практиков почти не слушали. А, скажем, в той же советской дефектологии, которую сейчас нещадно критикуют, есть много того, что следовало бы перенять и развивать, взяв оттуда лучшее. Все наши родители в тайне надеются на то, что их дети могут выздороветь. Мы стараемся их не разочаровывать, так как любому отцу и матери важно иметь надежду, даже в том случае, если болезнь их ребенка неизлечима. Поэтому когда нас спрашивают родители, как дела у их ребенка, мы стараемся находить позитив, пускай он всего лишь в том, что их сын сегодня тапочек сам одел или шнурок завязал. К нам, бывает, приходит проверка, состоящая явно из теоретиков, которые напрямую с детьми не работали. Они их просто не знают. Они не понимают, что у нас дети, которые не пишут и не читают. Мы можем их натаскать, но как обычные дети они никогда не станут, поэтому вопросы проверяющих – «А где у вас стоит ящик, куда дети могут бросать свои замечания и предложения?» – выглядит смешно.
— Вы видите какие-то альтернативные пути реформирования интернатов?
— У нас с 2013 года планировалось открытие отделения дневного пребывания, куда, как в садик, можно было бы привести ребенка, а вечером забрать. Желающих перейти на такую форму мам много. Но дальше идеи, планов это пока не двинулось. У нас уже есть группа, 10 человек минимум, мамы готовы, но все время что-то откладывается. Эта форма позволила бы решить множество проблем. Во-первых, родители были бы менее оторваны от своих детей. Во-вторых, дети имели бы возможность менять обстановку и выходить за пределы интерната – утром привели, вечером забрали. Нахождение в интернате в таком случае превращается в платную социальную услугу – если у нас сейчас полностью государственное финансирование, складывающееся из государственных ассигнований и 50% социальных выплат, которые выделяют на детей, то подобная форма привела бы к частичному госфинансированию, а часть оплачивали бы родители. И самое главное, мы бы освободили маму от давления морального и психологического, поскольку она не была бы скованна тем, что отдает своего ребенка государству на попечение, и она могла бы больше о нем заботиться. У нас даже помещение для такой формы готово, но запустить мы это не можем, поскольку мы люди подневольные.
— Кто вообще придумал то, что сейчас начинают внедрять – семейную форму воспитания?
— Не знаю. Даже за границей, пусть не такие мощные, как наш, но интернаты подобного типа существуют. Нельзя всех измерять одной меркой. У нас только сейчас по чуть-чуть меняется, благодаря СМИ, отношение к таким детям. Раньше семья, где родился ребенок с синдромом Дауна, получала клеймо и статус проклятой. Сейчас ситуация меняется. Хотя стереотип и предубеждение по отношению к слову «интернат» по-прежнему существует. Так отложилось в общественной психологии, что интернат – это учреждение, где крадут, бьют, объедают и едва ли не пытают. Поэтому очень сложно убедить родителя в том, что наша задача в первую очередь — это реабилитация этих детей настолько, насколько это возможно. Мы не равнодушны и действительно их любим и за них переживаем. Поэтому, скорее всего, мы не интернат, хоть так и называемся, а реабилитационный центр.