Р. Стуруа: «Кризис – постоянное состояние театра»

Сегодня в Киеве, спустя три года, Тбилисский государственный театр им. Шота Руставели вновь приезжает в Киев с гастролями. И вновь с Робертом Стуруа, который несколько лет назад вернулся в Грузию и вернулся в театр, в котором прослужил 50 лет. Он стал эпохой мировой театральной режиссуры, и несмотря на скандалы и гонения, продолжает творить.

Накануне спектаклей в Киеве корреспонденту ГолосUA удалось пообщаться с Робертом Робертовичем о театре, по сути лишь слегка приоткрыв его завесу.

— Актеры вас называют Адольфом Лаврентьевичем Берия. Вы себя чувствуете диктатором?

Когда я распределяю роли, я уже диктатор. Когда я занимаю одного актера на роль Ричарда, а в очереди стоят еще пять актеров, при этом на роль Ричарда я беру комика, потому что я ставлю трагический фарс, то эти пять актеров в этот момент меня не любят. Получается, что я невольно решаю их судьбу, их будущее. Думаете, мне это приятно? Этот выбор приводит меня в неуютное состояние, это мучит меня. Но, увы. Что делать? Каждая профессия имеет в себе выходы зла.

— Как вы чувствуете, вас любят в театре?

Любовь – чувство относительное. Они любят, потом не любят, потом ненавидят, потом кричат. Это – совершенно другая сфера человеческой психологии. Мечта актеров – играть, выйти на сцену и играть. Вдруг они начинают понимать, что не очень талантливы. Им даешь хорошую роль, а они отвечают: «Я это играть не буду. Сейчас ты мне даешь роль, когда я столько просил, а ты не давал…». Они даже начинают придумывать причины, чтобы отказаться. Ведь актеры – очень чувствительный народ. Их мучит то, что они не могут начать с Гамлета.

— Но все же хотят начать свою карьеру со знаковой главной роли?

Начать с Гамлета – это не очень хорошо для актера. Плохо сыграешь — это большой удар на всю жизнь, хорошо сыграешь – тоже удар, даже может быть еще худший. Потому что ты уже становишься великим, начинаешь себя соответственно вести… Сложно это, очень сложно.

— Как часто вы позволяете актерам высказывать свою позицию и прислушиваетесь ли вы к ней?

Всегда. Всегда прислушиваюсь, актеры иногда очень хорошо думают. Очень много сцен придумано актерами. Главное, когда они понимают, чего хотят. В конце концов – это же коллективное творчество!

— Каким было Ваше возвращение в Грузию после работы с Александром Калягиным?

Если провести параллель, мое возвращение напоминает возвращение мужчины, который ушел из семьи. Проходит два года, ты возвращаешься: возможно любовь приобретает новые формы. Может быть, спустя некоторое время после твоего ухода Она имела романы. А Она могла иметь романы, потому что ты бросил семью. Потом ты при очередном скандале напомнишь ей это, а Она напомнит, что это ты ушел и ты был причиной развала семьи (Смеется). Где-то так оно и случилось. Но в конце концов, не всегда же я буду в театре! Мне 75 лет, и когда-то ко мне придет женщина с косой…

— Насколько я поняла, вы уже готовите себе смену, своих учеников?

С учениками это невозможно! Я всегда удивляюсь, когда мне подражают. У меня был гениальный педагог Михаил Туманишвили. И я никогда не стремился быть похожим на него. Человек, который придет после меня, должен кардинально отличаться от меня и действовать с точностью до наоборот. Он должен пытаться сделать что-то свое.

— Каков сейчас ваш зритель?

Молодой. Не думающий, но понимающий. Например, я не убежден, что завтрашний спектакль здесь (в Киеве) могут понять. Например, когда я ставил спектакль у Калягина, мне актеры говорили: «Это же не поймут!». Почему не поймут? Если я в Грузии ставлю спектакль, я убежден, что зритель поймет. Но все же я думаю, что какой-то примитивизм зрителя наступил. Когда они смотрят, допустим, американское кино. Например, «Матрица» — это культовый фильм, который имеет самые большие сборы. Они сделали три части, хотя не были уверены, что этот фильм будет иметь кассовый успех. Это серьезная картина. У нас же в кино ходит молодежь со своими возлюбленными, поэтому я не уверен, что они полностью поняли задумку и философию «Матрицы».

— Можно ли сейчас, когда границы государств открыты, говорить о национальности театра? Есть ли театр русский, грузинский, украинский?

В 60-е годы у нас были дебаты на почве национальных театров. В основном, это были театроведы, которые говорили, что Туманишвили (тогда он был художественным руководителем Тбилисского театра им. Ш. Руставели) ставит не грузинские спектакли. Наверное, и здесь говорили также, что это не украинские спектакли. Тогда принято было говорить, что в спектаклях нет национального самовыражения. В это время приехал Геогрий Товстоногов (тогда художественный руководитель БДТ (Большого драмматического театра) в Ленинграде), с которым мы были очень близки. Я его спросил, что делать. Он ответил, что нужно отличать национальное от этнографического. И второе, он сказал, что бы мы ни ставили, все равно это будет грузинское. Как бы вы не ставили, будут другие оценки, явления. Грузинская «Ромео и Джульетта» будет иная, чем у англичан, чем у итальянцев. И хоть действие происходит в Вероне, когда Дзефирелли ставил этот спектакль, он взял всех английских актеров.

— Возвращаясь к Шекспиру. Когда-то вы говорили, что Шекспира лучше всего играют англичане и грузины.

Наверное, я тогда был очень наглым человеком (Смееется).

— Сейчас вы изменили свое мнение?

Нет. Я думаю практически так же. Если честно, мне не очень нравится, как играют русские. Я ставил у Калягина две пьесы Шекспира. Все равно мне задают невозможные для Шекспира вопросы. Например, был такой шекспировед Пинский, которого в 1937 году сослали и которому впоследствии удалось вернуться из лагерей. Проходила какая-то конференция, и у него какой-то занудливый режиссер спрашивал, где происходили действия сцены, когда Отелло возвратился на Кипр и они встретились с Дездемоной, дескать, это была комната или замок. Режиссер настолько извел Пинского, что тот не выдержал и сказал: «Действия всех пьес Шекспира происходят на сцене!».

— Вы 50 лет служили в театре. Сейчас, когда уходит плеяда великих актеров, создается ощущение пустоты. Чего, по вашему мнению, не хватает молодым актерам, которые приходят работать в театр?

Часто говорят, что театр находится в кризисе. Я думаю, что кризис – постоянное состояние театра, поэтому он так прекрасен. От спектакля к спектаклю ты все время выкарабкиваешься из какого-то кризиса. Сейчас такое ощущение, что мировой театр вообще находится в кризисе. Хотя мы и видим попытки выбраться из него, я думаю, что мир ждет какого-то драматурга, который иначе взглянет на театр и откроет какие-то новые двери.

Поэтому сейчас режиссеры не ставят пьесы Шекспира или пьесы Мольера. Они берут эту пьесу и меняют текст. Я смотрел «Короля Лира» в Москве, там мужчины играют женщин, а женщины мужчин. Спектакль там начинался так — на сцену выходит женщина в форме советского офицера и говорит: «Москва. Кремль. 40-й год. Король Лир». И я не могу сказать, что это значит и что режиссер этим хотел сказать. А зрителю, который не читал это произведение или только слышал о нем, вероятно, нравится…